История шахматной музыки

Начинаю рассказ об истории создания шахматной музыки. Мне кажется уместным немного вспомнить о своем детстве. В рубрике «автор» есть фотография, и она в чем-то символична. На ней мне нет и двух лет, но когда по армянскому обычаю в большой комнате на ковре рассыпали и разбросали множество игрушек и разных предметов, то я схватил гармошку. 

Читать я начал в два с небольшим года, а к трем годам научился писать. Пиликал на гармошке, бренчал на балалайке, читал все, что попадалось под руку. Из детского сада я регулярно убегал, и родители отдали меня на воспитание бабушке. Женщина она была малограмотная, но очень любила музыку. У бабушки был удивительно приятный художественный свист, весь день дома был включен радиоприемник, и она с удовольствием насвистывала популярные мелодии. 

К шести годам я тайком перечитал всю библиотеку отца, добрался даже до «Кандида» Вольтера. Читал как гоголевский Петрушка «для процесса», мешанина в голове была страшная. В 6 лет меня приняли в общеобразовательную и музыкальную школы. Я мечтал о скрипке, но последнее слово было за отцом, и меня отдали в класс фортепиано. Учился очень легко, в обеих школах был отличником, но так продолжалось до 6 класса, когда я страшно увлекся футболом. Преподаватель музыки у меня был замечательный – Марголина Мария Моисеевна. Когда она узнала, что после окончания школы я не буду поступать в музучилище, то стала еще сильнее бить меня по спине и рукам, а однажды пришла к нам домой и попросила отца выпороть меня. «У него великолепная природная техника, абсолютный слух, а он ради футбола бросает музыку. Его надо как следует отодрать ремнем, чтобы не делал глупости». 

Марголина была прекрасным педагогом, но у нее был пунктик – она не разрешала импровизировать и сочинять музыку. Когда мне было 12 лет, я вместе с отцом оказался в гостях у его друзей. Хозяйкой дома была известный в Азербайджане композитор Эльмира Назирова, а ее мужем был Фель – известный в городе детский психиатр. Беседа и общение с ними произвели на меня сильное впечатление. Я стал читать книги по психиатрии и психологии, а также, тайком от Марголиной, сочинять музыку. 

В конце 9 класса во время футбольного матча я получил серьезную травму ноги. Отец был в гневе и запретил мне заниматься футболом. На свою беду он порекомендовал мне научиться играть в шахматы. Правила игры я знал с детства, но интереса к шахматам у меня не было. У кого-то из соседей я раздобыл «Справочник шахматиста» 1963 года выпуска и выучил его почти наизусть – с биографиями шахматистов, с названиями дебютов и тем в шахматной композиции. Вот с такой кашей в голове я и пришел в клуб «Спартак» к тренеру Рафику Саркисову. Поначалу он брать меня не хотел, уж слишком великовозрастным безразрядником я был. Но, приглядевшись к моей игре в легких партиях с посетителями клуба, зачислил в группу разрядников. Уже через 3 месяца я был перворазрядником, и шахматы целиком поглотили меня. Учеба в выпускном классе полетела в тартарары, я стал хватать двойки даже в четвертях, и закончил школу с дохлым троечным аттестатом. Тем не менее, экзамены в институт сдал на отлично, выполнив данное родителям обещание, и поступил на геолого-разведывательный факультет Инстита Нефти и Химии. Став студентом, я из «Спартака» перешел в «Буревестник», где моим тренером был Владимир Багиров. Еще через год я стал кандидатом в мастера, и одновременно с учебой в институте начал работать тренером по шахматам на кафедре физвоспитания вместе с Татьяной Затуловской. Это было великолепное время. Учился я легко, оставалось время и на шахматы, и на книги, и на музыку. Несмотря ни на что, я продолжал музицировать и что-то сочинять, и хотя бы час в день сидел за своим любимым «фоно».

Но судьбе было угодно кардинально разрушить плавное течение жизни. На втором курсе во время экзаменационной сессии скоропостижно скончался отец. Это было страшным потрясением для нашей семьи. Несколько месяцев я не мог прийти в себя, почти не выходил из дома. Читал дневники отца, его литературные записи, вспоминал его рассказы о войне. По образованию отец был историком, работал директором школы в Степанакерте, добровольцем пошел на фронт. Незадолго до конца войны, будучи замполитом батальона, попал в плен, был расстрелян, но чудом остался жив и выбрался к своим. Затем были штрафбат, Дальний Восток, рудники на Украине. В свою родную деревню Шушикенд он вернулся лишь в 1947 году. Все эти годы бабушка, несмотря на две похоронки, верила и ждала его. В партию отец вступил в 16 лет и сильно переживал, что даже после смерти Сталина и реабилитации ему предложили заново вступить в КПСС. Он отказался и сохранил обиду на всю оставшуюся жизнь. Ему запретили преподавать в школе, и он был вынужден работать хозяйственным работником в системе здравоохранения. 

Не стало отца, и я решил взять на себя груз ответственности за семью. Так я оказался в республиканской шахматной школе и по рекомендации известного бакинского мастера Сурена Абрамяна стал тренером в 19 лет. В институте я перешел на заочное отделение и вскоре получил повестку в военкомат. Начинался совершенно новый этап жизни.

В армии я попал в полк связи и стал радиотелеграфистом. Из нескольких сотен призывников отобрали группу из 6 человек, и нас стали готовить по специальной программе для дежурства в штабе армии. Как вскоре выяснилось, все шестеро имели музыкальное образование. Я мечтал попасть на чемпионат Закавказского округа по шахматам, но это стало практически невозможным. Помог мне гроссмейстер по шашкам Виталий Габриэлян. Он сумел организовать мне вызов на чемпионат округа в Тбилиси, и после успешного выступления меня зачислили в спортроту, в которой был еще один шахматист Элизбар Убилава. В родной полк я уже до конца службы не вернулся. 

Весь второй год я провел в стенах тбилисского Дома офицеров. Шахматная жизнь в Тбилиси в начале 70-х была очень интересной. Открылся великолепный Дворец шахмат, в стенах самого Дома офицеров регулярно проходили соревнования различного уровня. В 1972 году состоялся чемпионат дружественных армий. В это же время я познакомился с Эдуардом Гуфельдом. Это был очень талантливый шахматист, интересный собеседник, и мы быстро подружились, а затем начали тесно сотрудничать. Писали вместе статьи, книги, программу для уроков шахмат на телевидении. Забегая вперед, скажу, что наше сотрудничество продолжалось вплоть до 1984 года, а затем мы поддерживали приятельские отношения. 

Гуфельд познакомил меня с Михаилом Талем и известным шахматным композитором Гиа Надарейшвили. Общение с этими незаурядными людьми открыло мне новые грани шахматного искусства. Именно тогда в Тбилиси у меня и зародилось желание найти музыкальный алгоритм шахмат, благо в Доме офицеров была великолепная библиотека, и мне разрешали брать книги для чтения даже из запасников в подвале здания. Там я раздобыл и учебник Ласкера, и небольшую аннотацию на русском языке к его фундаментальной книге «Теория игр». 

Матч Фишера со Спасским в 1972 году вызвал большой ажиотаж, и клуб в Доме офицеров стал одним из центров шахматной жизни Тбилиси. Я вел занятия в группах для детей военнослужащих, продолжая совершенствоваться в тренерском деле. 

Как-то раз в Дом офицеров с концертной программой приехал ансамбль цыган. Я посещал все культурные мероприятия, которые здесь проходили, побывал и на этом великолепном концерте. Одна из артисток познакомила меня со своей маленькой дочкой 5-ти лет и попросила дать ей несколько уроков шахмат. Девочка была необыкновенно красивой, очень грациозной, с живым умом и богатым воображением. Во время уроков она все время сравнивала шахматные фигуры с танцорами на сцене. «Вот было бы чудесно, если бы эти фигуры умели петь и танцевать» говорила она, и я пообещал, что постараюсь сделать так, чтобы ее детские фантазии воплотились в жизнь. Мы с ней много общались, и я рассказывал ей сказки. Особенно ей понравилось сказка про Буратино. «Это очень хорошая сказка. И смотри, черепаха Тортилла, у ней же на спине шахматная доска». 

В 1973 году я вернулся в Баку и вновь стал работать тренером в республиканской школе. Юному вундеркинду Гарри Каспарову в то время было 10 лет, и все специалисты прочили ему блестящее будущее. На одном из занятий в «Буревестнике» я стал свидетелем неординарного события. Гарри блистал своей шахматной эрудицией, 

предлагал свои решения и оценки в известных позициях. После занятий состоялся матч из 10 партий в блиц по 5 минут между Багировым и Гарри. К слову сказать, Владимир Константинович был великолепным блицором, но матч он выиграл с минимальным счетом и с большим трудом. Надо было видеть, как рыдал после матча будущий чемпион мира! 

Багиров в ту пору еще не был гроссмейстером, и его это обстоятельство страшно угнетало. Он решил серьезно заняться подготовкой к очередным чемпионатам страны и пригласил меня к сотрудничеству. Основным его тренером стал Владимир Андреевич Макагонов, а я занялся шлифовкой его дебютного репертуара. Так я познакомился с еще одним блестящим шахматистом и незаурядным человеком. После занятий шахматами Багиров по настоянию Макагонова и врача отправлялся на корт, благо он был рядом с нашим клубом, а мы отправлялись гулять по набережной. Из бесед с Макагоновым я узнал, что он вместе с братом Михаилом, талантливым мастером по шахматам, погибшим во время войны, пытался разработать математическую модель шахмат. Он часто ссылался на книги Ласкера, а также приводил примеры из древней истории, цитировал философов и математиков. В поисках истины мы порой доходили до работ Пифагора. 

Вообще, Владимир Андреевич был прекрасным преподавателем математики в одной из бакинских школ. Шахматным профессионалом в современном смысле слова он не стал, но у него был незаурядный талант стратега и удивительно чистое логическое мышление. Макагонов показал мне тетрадь с записями различных математических моделей шахмат. К сожалению, я не знаю, какова судьба этой тетради. Остается надеяться, что ее сохранили сыновья Владимира Андреевича, которые тоже увлекались шахматами и были неплохими кандидатами в мастера. 

Макагонов посоветовал мне изучить некоторые аспекты шахмат и других логических игр, дал список книг и направил в центральную городскую библиотеку. Изучение этих книг, конспектирование заняло около полугода, иногда я просиживал в читальном зале с утра и до позднего вечера. Скоро я понял, что идея общей гармонии во всем, к чему прикасается разум человека, на протяжении всей истории цивилизации волновала многие умы. Среди них были не только ученые, поэты, философы, но и люди других творческих профессий. 

Макагонов говорил « Обратите внимание на творчество Филидора. Не случайно он был не только выдающимся шахматистом своего времени, но и прекрасным композитором». Особенно мне запал в память известный афоризм Филидора «Пешки-душа шахматной партии». Впоследствии, когда я понял, что основным фактором для определения тональности шахматной музыки является именно пешечная структура, то невольно восхищался глубиной и простотой изречения маэстро шахмат и музыки.